– Разве мы не говорили о новом элементе, открытом миссис Кюри? И о сипухах, которых изучала миссис Максвелл?

– Нет.

– И об уравнениях мисс Ковалевской? И о путешествии мисс Бёрд на Сандвичевы острова?

– Нет.

– Какое упущение, – пробормотал он.

Мои глаза наполнились слезами. Что я упустила?

– Прости, пожалуйста, моё упущение, Кэлпурния, – продолжал он. – Ты мне немало рассказывала о примитивном состоянии школьной системы. Я бы мог догадаться, что тебя оставят в полном неведении относительно определённых аспектов науки. Давай поговорим об этих женщинах.

Я впитывала его рассказы как губка. Они как будто снова возвращали меня к жизни. Но в дедушкином голосе слышались нотки сомнения, какая-то неуверенность, которой раньше не было. Или мне это только почудилось? В конце концов мама принялась загонять нас спать. Почему мне кажется, что нас с дедушкой всё время прерывают? Совсем не дают побыть вместе.

Светлячок, замеченный в ту ночь Тревисом, оказался единственным. Я, конечно, знала, что светлячки вернутся на следующий год, но всё равно казалось, что вымер целый вид. Наверно, грустно быть самым последним в роду – мигаешь фонариком в темноте совсем один, и никто не отзывается. Но я ведь не одна. Другие, такие, как я, тоже существуют где-то там.

Братья и я единогласно решили отправить «Светлячок Фентресса» на покой. Сезон 1899 года был официально закрыт.

Глава 22

День благодарения

На следующее утро я проснулась раньше обычного. Ещё не совсем очнувшись от сна, я поняла: что-то изменилось. Что же это такое? Ага, я замёрзла. Замёрзла! Температура за ночь резко упала. С северо-запада пришёл один из непредсказуемых атмосферных фронтов. Я поискала одеяло, а одеяла-то нету. Мы не подготовились к холоду – казалось, удушающая жара никогда не кончится. Я откинула тонкую простыню, потянулась. Наконец-то прохлада. Даже на руках мурашки. Интересно, если лежать долго-долго, начнётся холодная дрожь? Но нечего разлёживаться. Впереди чудесный день!

Я спустилась вниз в летнем платьице, потому что в шкафу не нашлось никакой тёплой одежды. Виола растапливала плиту и распевала: «Ивушка склоняет ветви надо мной». Идабель клубочком свернулась в своей корзинке. Мама явилась в парадной кашемировой шали поверх халата. От шали страшно несло камфарой. Папа подарил ей шаль во время медового месяца в Галвестоне, где, как говорят, можно купить что угодно и поток изумительных товаров никогда не иссякает.

– Мягонькая, как детская попка, – всегда повторяет папа, стоит маме надеть эту шаль. И подмигивает. А мама краснеет. Мама постоянно сражается с мышами и молью – им тоже очень нравится эта шаль. Поэтому шаль усердно прокладывают шариками от моли, и запах стоит такой, будто пролили бутылку протухших духов. К весне аромат слегка выветривается, но на лето мама шаль снова убирает.

Виола испекла сладкие пекановые булочки с горячим сиропом, и мы накинулись на них, как голодные псы. Дедушка отпраздновал наступление холодов, отдав видавшее виды зимнее пальто Сан-Хуане – почистить. Напрасные хлопоты: чище пальто не стало, а дед теперь пах как ходячая лаборатория.

На заднем крыльце лежали, свернувшись в клубок, дворовые кошки. Аякс и остальные собаки весело носились по двору. Все были счастливы, никто не ворчал и не сердился. Отличный денёк!

В школу мы с братьями бежали наперегонки – в первый раз за много месяцев. Мисс Харботтл была в таком прекрасном настроении, что забыла о розгах и позорном угле. Мы с Лулой Гейтс по дороге домой взялись за прыгалки. В жаркие дни о прыгалках даже думать не хотелось. Я споткнулась и поняла, что выросла за лето.

Пришлось заглянуть к папе в контору. Папа был занят важным деловым разговором, так что я отправилась к мистеру О’Фланагану и попросила отрезать мне верёвку подлиннее.

– Конечно, конечно. Заходи поздоровайся с Полли, – он вышел из-за конторки. Полли явно повеселел и поздоровел, но всё равно глядел злобно.

– Старина Полли – хорошая птичка, – мистер О’Фланаган любовно взъерошил попугаю перья. Я встревожилась, но Полли, вместо того чтобы вцепиться когтём в руку, блаженно закатил глаза и подставил голову.

– Полли – хороший мальчик, – хрипло произнесла птица почти человеческим голосом.

– Хороший, хороший, – ворковал мистер О’Фланаган. – Можешь погладить его, Кэлпурния, пока я принесу верёвку.

Ни за что. Я поглядывала на Полли. А он на меня. Хохолок то топорщился, то опадал, и клянусь, он даже разок зашипел на меня, как дикая кошка. Я отступила поближе к двери, но тут вернулся мистер О’Фланаган с длинной верёвкой.

– Сколько тебе отрезать?

Хорошо, что он вернулся. Я рада за Полли, он обрёл родной дом, но ещё больше я рада, что мы с ним расстались.

Я пришла домой и принялась вместе с братьями, Сан-Хуаной и Альберто выносить одеяла и зимнюю одежду для просушки. Лёгкие лоскутные одеяла висели на бельевой веревке, и нам поручили их выбивать. Мы уж постарались. Буйство у нас в доме вообще-то не поощряется, а тут такой случай подвернулся. Тяжёлые пуховые перины, разложенные на чистых простынях, прожаривались на солнце, и мы по очереди отгоняли любопытных собак, кошек и кур. Мама налила слабый раствор уксуса в пульверизатор и старательно обрызгивала одеяла. Она твёрдо верила, что уксус и солнце справятся с любой заразой. И кто бы мог ей возразить? Ничего другого у нас не было. Дифтерия, полиомиелит и тиф царили повсюду, защиты от них не было. Хотя, конечно, жить в маленьком городке, а не в Остине куда безопасней.

Перемена погоды напомнила о том, что приближается День благодарения. Пока было жарко, о празднике никто и не вспоминал. К сожалению, в этом году кормить индюшек поручили Тревису. Их было немного (точнее, всего три штуки). Одна индюшка для нашего обеда, другая для работников и третья для бедных на другом конце города. Такая уж у нас была традиция. Только мы не учли, что в этом году кормить индюшек поручили самому мягкосердечному члену семьи.

Тревис тут же придумал им имена – Реджи, Том Турка и Лавиния. Он часы напролет проводил с индюшками, чистил им перья палочкой, общался с ними, сидя в пыли, лопотал что-то по-индюшиному. И они к нему привязались, в своём загончике ходили за ним по пятам.

Слепоглухонемая Хелен Келлер сообразила бы, к чему дело идёт, а вот родителям было невдомёк.

Тревис ни о чём таком даже не думал, пока в начале ноября мы с Виолой не пришли посмотреть, как поживает будущий ужин. Тревис сидел на пеньке с Реджи на коленях, о чем-то с ним болтал и кормил его кукурузными зёрнами прямо изо рта. Брат поднял голову и увидал Виолу.

– Что ты тут делаешь?

– Радость моя, надо глядеть правде в глаза. Где там остальные, мне надо на них полюбоваться.

– Уходи отсюда, – голос тоненький, но решительный. Никогда не слышала у него такого тона. – Уходи немедленно.

Виола отправилась прямо к маме.

– С мальчиком надо что-то делать. Он к этим индюшкам не на шутку привязался.

Мама отправилась к папе и сказала:

– Может быть, стоит перепоручить индюшек Альберто?

Папа вызвал Тревиса на разговор:

– Малыш, нельзя так привязываться к домашним животным. Мы живём на ферме, и ты уже слишком большой для таких глупостей.

Тревис отправился ко мне.

– Они мои друзья, Кэлли. Как же их можно есть?

– Тревис, мы всегда едим индюшек на День благодарения. Их для этого и растят. Ты же знаешь.

Он уже чуть не плакал.

– Друзей есть нельзя. Что я скажу Реджи?

– Наверно, не стоит обсуждать это с Реджи. Так будет лучше.

– Наверно, – голосок такой грустный-грустный.

Наутро я сидела на кухне с Виолой и смотрела, как она месит тесто для хлеба. Мускулы так и ходят, работа кипит.